Здравствуй, Дорогой Товарищ по Несчастью!

   Несмотря на то, что это копия с копии с копии чистого черновика того, что я хотел бы тебе сказать, я решил написать тебе. Хотя, ты, конечно, знаешь, что пишу я себе, ведь «я» гораздо дальше от меня, чем «ты». А потому только ты читаешь это, ведь до меня это дойдёт ещё не скоро.

   Имея глупую привычку быть умным, любя наблюдать себя понимающим, ты решаешь однажды видеть знаки. Ты наблюдаешь их и толкуешь, и тебе это нравится. Но ты не понимаешь их. Кто-то в тебе старается не понимать их. И ты ещё не понял себя наблюдающим. И возможно только поэтому и только до тех пор – пока ты не понял – тебе это нравится.

   Мир никогда тебе не навязывается. Напротив. Если ты решил узнать его, понять по-настоящему, он вечно останавливает тебя. Он всячески старается оберечь тебя от себя. Он даёт тебе множество радостей, он старается обмануть тебя видимостями, он придумывает себя для тебя. Он делает это из самых лучших побуждений. И до каких-то пор ему хорошо это удаётся. Удаётся пугать тебя и уговаривать. Ты спрашиваешь разрешения поиграть с ним, но он останавливает тебя, противится так и этак, сам старательно играет для тебя драму чувств. Делает всё что угодно, только бы отвлечь тебя от принятого решения. Которое и не решение вовсе, а как раз твоя игра в это решение. Озорная игра слепого ребёнка, не могущего знать полноты ужаса зрения.

   Мир до последнего прячется, маскируется формами, скрывается в редких ночных огнях осени.
   Ну, чего же ты хотел узнать? Что хотел увидеть?
   Смотри, огни чуть плывут, а в гравии под ногами поблёскивает чуть больше чем обычно всех сокровищ мира – довольно тебе этого?
   На, тихо полюбуйся тем, что ты мертвец с белым лицом, заиндевевший мертвец, пылающий под ледяным фонарём – довольно ли тебе этого?
   Чувствуешь, ты сухое от времени, твёрдое копьё, бесконечно летящее в цель. И хоть ты ещё скорее не чувствуешь этого, а только придумал это – этого уже может быть вполне достаточно.
   Вот мёртвый пьяный Парис просит тебя рассудить, какая из трёх теней танцует лучше. Тени смеются, а ты не смотришь на них. Ты рад тому, что не чувствуешь вины за то, что Парис тоже мёртв – многим этого уже более чем достаточно.

   И ты упорствуешь. Ты решил решить решиться увидеть знаки. И вот эти знаки.

   Девятка Дисков щедро сулила прибыль и Удачу. Господи, вот уж воистину Удача! Такая, о которой все мечтают, но которой не хочет никто. Такая огромная, всецелая и страшная, что и впрямь не понятно приобрёл ли ты что-то, приобретя всё. И, приобретя всё это, что ты сделаешь с этим? Куда ты это пометишь? У Христа за пазухой слишком тесно, а на Господе Шиве вовсе нету одежд и он не с пустыми руками.

   И Туз Мечей, поднятый к небу, отсекая сомнения, звал и пел героически, театрально: «Вперёд!», простодушно и безусловно подтверждая необходимость марш-броска. Но теперь-то ты не веришь, что он и правда глуп в своей прямолинейности. Теперь ты подозреваешь, что наверняка насмешка была в его песне и скрытая улыбка и гримаса ужаса в символах двух месяцев на его эфесе. Сияющей короной он увенчан и прекрасно знает, насколько она тяжела, знает, как корона эта бесконечными лучами создаёт, понимает и разрезает всё бесконечное разнообразие направлениий. И ужас рубящего ничуть не меньше ужаса того, кого рубят.

   А потом и Руна Радости вторила ему. О, ты всегда немного презирал её, за её, как тебе казалось, мягкость и простодушие. Теперь-то ты, мой такой уверенный и храбрый друг, хорошо знаешь, чему так открыто, широко и косо улыбается эта страшная руна...

   Но сперва молодой Бог смотрит на знаки, но не видит их. Но он обнаруживает себя Богом. А ты видишь, что тот молодой Бог, сидящей ночью в необъятной коморке, причащённый вином и Святым Духом и прославляющий молодого Бога сидящего ночью в необъятной коморке и смотрящего на знаки – что это и есть ты. И ты даже не говоришь : «Я – Бог», поскольку нет никого, кто бы мог это сказать и нет никого, кто бы это мог и хотел услышать это в грохоте вращения Колеса. Бог обнаруживает себя на Колесе, он обнаруживает себя Колесом, когда Колесо снова и снова наезжает на него. Бесконечно, без устали, без надежды, без цели, но с полнотой веры, чувства и знания бегут они по колесу, сменяя друг друга – Сера, Ртуть и Соль. Вечное замершее движение, полноценное, всеохватывающее и всезахватывающее. Кромешно неизменное.
   И раз за разом Чёрным Зайцем ты скачешь вверх, стараясь достичь дна бездны.
   И раз за разом бессмысленным, небывалым Тасманским Волком ты скрываешься внизу, в облаках.
   И раз за разом, оказываясь на месте Сфинкса, ты целую вечность всё понимаешь. И ты понимаешь это, и ты понимаешь, что ты понимаешь, что ты понимаешь. И ты восторгаешься тем, и ты ужасаешься тому, что не можешь понять – хочешь ли ты перестать понимать или нет...

   И ты радуешься тому, что забрался на вершину Древа, не подозревая, что на самом деле только вылез из-под корней. Ты слышал уже или ещё услышишь, что когда центра Колеса достигаешь долгим путём, то находишь там Покой. Но сейчас этот центр достиг тебя сам. Этот вихрь, этот Покой втягивает тебя насильно. Безжалостно и бесконечно насилующий Покой. В нём ты находишься в любом месте, где угодно, в какой угодно позе Бога.
   И, Господи, какой это невыносимый тяжёлый, неподвижный Великий Полдень.
   И, Господи, какая же это сильнейшая, невыносимая трезвость. Вся жизнь, все жизни разом, вся полнота бытия, вечно вибрирующая здесь и сейчас, крайним напряжением существования. И крайне равнодушная к этой невыносимости.
   И, Господи, неужели есть кто-то, кто ищет этого ради удовольствия?
   И, Господи, неужели этот ужас и есть великое удовольствие?
   И, Господи, неужели этот ужас можно назвать как-то иначе?
   И все слова подходят, и каждое в отдельности подходит для того, чтобы описать это. И любое слово, повторённое бесчисленное количество раз, единственно верно и полно опишет это.
   И ещё ты вспоминаешь чей-то рассказ, которому усмехался, о словах: «Господи, хватит, пожалуйста!..» И вот ты уже в этих словах, они всецело твои и ты обязательно расскажешь о них после. Расскажешь тому, кто усмехнётся. Если выберешься, если всё же это ревущее равнодушие милосердно вышвырнет тебя из центра в блаженную стоячую муть «после».

   И кто бы ни был вокруг, больше вокруг никого нет, потому что все они в тебе, все они с тобой в этом центре, все они – ты. И там есть всё, и всё понятно, всё понято, и всё можно и всё возможно. И всё и все. Но ты ничего не хочешь. Ты хочешь быть ничего, но этого быть не может.

   И девушка за столиком напротив опасливо мельком заглядывает в эту Вечность и надеется, что Господь, этот пьяный ублюдок, не будет блевать прямо здесь и сейчас, пока она не доела. Откуда она может знать, что Бог не способен сделать ничего плохого. Бог представляет себе опьянение, беспокойство и страх, но ты трезв, спокоен и не боишься. И ты не способен сделать ничего, поскольку Бог уже всё сделал.

   Ты возвращаешься. Ты видишь Свечу и Зеркало. Ты испытываешь тихий восторг от этого понятного утвердительного знака. Ты не помнишь, что он значит, достаточно того, что ты помнишь, что знаешь его значение.

   Мир с радостью примет тебя назад, станет ласкаться к тебе, стараться сделать так, чтоб ты забыл. Но со слезами ты скажешь, что ничего и не случилось. Ведь всё так и было всегда (разве только в утреннем воздухе раньше не было гашиша). Нечего забывать. Потому, что узнал это не вчера. Ты всегда всё это знал и видел и понимал. Ты не узнал ничего нового. И я не узнал ничего нового. И я всё это уже знал. И я всё это уже узнаю. И я всё это уже. И. Я. Всё. Это.

   Это – я, мой Дорогой Друг, –Тасманский Волк, уродливый и такой, какого и вовсе не может быть. Именно потому меня и придумали, и потому ищут со мной невозможной встречи, что слишком страшно знать, что Это – Всё. Что нет больше ничего, чего не может быть.

   Так что, до новой встречи, Дорогой Друг. Как раз в этот самый момент она уже произошла в будущем.