ПЁС

ПЁС

Saliva sanguinea de Domini canum oribus

   Пёс бежал по коридору, опустив морду к полу, его чуткий кожаный нос ловил следы – свежие и старые – прошедших здесь его братьев и сестёр. И на рубеже восприятия, как это было всегда, сколько он себя помнил, ощущалось присутствие. Его присутствие. Того, кому служил Пёс и без кого не представлял своей жизни.

   Это бы молодой ещё Пёс, серьёзный и сдержанный, но порой – изредка – по-щенячьи взбалмошный. Он гордился тем, что он – Пёс, что он нужен хозяину, он любил хозяина, и в этой безграничной преданности и была его пёсья суть. Он не требовал к себе внимания, ему было достаточно этого непередаваемого ощущения присутствия, этого лёгкого холодка где-то у левой лопатки, достаточно ему было его пёсьих снов, наивных и полудетских, в которых хозяин обретал образ, простой и понятный Псу, и в которых Пёс сопровождал его, оберегая и охраняя, радуясь каждой минуте такого сна.

   Пёс бежал по коридору. Его мохнатый хвост понуро висел, глаза слезились, словно Пёс устал или ему было больно. Наконец, привычно следуя поворотам коридора, он добрался до своей конуры, лёг и тихо заскулил, стыдясь перед самим собой, ведь ещё щенком Пёс гордился своей выдержкой. Но сейчас, спрятавшись в темноте своей конуры, он скулил, положив морду на лапы, иногда даже повизгивая.

   Псу хотелось заснуть и спать бесконечно долго, спать всегда, но он понимал, что не может даже разрешить себе спрятаться в вечном сне от того, что загнало его в конуру и теперь выжимало тихие, но горькие звуки из пёсьей глотки. Не мог разрешить, потому что понимал: в его снах было лишь отражение реальности да мечты, но хозяину-то он нужен здесь, а не в снах.

   Он очень чутко воспринимал справедливость, этот Пёс; он нередко втайне хвалил себя за то, что умел, пускай и промучившись порой не один день, принять правильное решение тогда, когда его, решения, казалось бы, и не было. Его долгом, как и всякого Пса, было не только защищать хозяина (Пёс понимал, что тот и не нуждается в защите… как можно защищать того, кто превыше всех?), но и – как повелось издревле – искать, рвать, терзать тех, кто замыслил что-то против него; какое это было счастье – задыхаясь от ненависти, идти по следам врага, настигать его, хватать за глотку… Да, Пёс был Псом, и кто вправе осудить его за то, что являлось его сутью? Никто.

   Без пощады, без сомнения… Пёс считал это своим девизом, но понимал, что лукавит: сколь же часто приходилось ему сомневаться – когда оказывалось, что кто-то из его братьев предал хозяина, а значит, тем самым предал и его, Пса. Сомневался Пёс в таких случаях долго, полагая, что уж лучше лишний раз поверить предателю, чем наказать невиновного. Разве можно прогнать такого же, как и он сам, верного Пса, не убедившись, что тот – действительно не достоин своего имени?

   Думая об этом, Пёс по-прежнему тихо подвывал. Он не мог остановиться. Не мог ничего с собой поделать.

   Там, где он жил, было бессчётное число коридоров и комнат, там было темно и привычно, и там Пёс, даже оставаясь один (что с ним нередко случалось), никогда не чувствовал одиночества. Были те, с кем он вместе охотился, были те, у кого он учился премудростям охоты. Он любил и уважал тех, кто был с ним рядом.

   И вот однажды, пробегая по одному из коридоров, похожему и непохожему на остальные, знакомому и незнакомому (там, где жил Пёс, всё было ему знакомо и незнакомо одновременно, и он не уставал открывать для себя новое за старыми поворотами), он увидел нескольких своих соплеменников. Кого-то из них он знал, кого-то – нет. Увидел он и тех, кто показал ему столько нового. Пёс потянулся к сородичам и тихо вошёл в помещение.

   Как уже говорилось, это бы серьёзный Пёс. Но при этом нрав его можно было бы назвать и весёлым. Поэтому, видя, что собравшиеся не только обмениваются охотничьим опытом, за которым Пёс, собственно, и забрёл к ним, но и рассуждают о вещах, по мнению Пса, довольно нелепых, он не удержался и, с озорным блеском в глазах, не удержался, легко цапнув за хвост кого-то из собеседников.

   Прижав уши, он недоумённо попятился в угол, когда понял, что его поступок расценили как нападение, причём личное. Если бы Пёс умел пожимать плечами, он бы, наверное, так и поступил. Но пожимать плечами Пёс не умел, поэтому он просто побежал дальше.

   Но неуёмная натура Пса жажадала любых знаний о том, как охотиться, ведь он любил хозяина и знал, что охотясь – служит ему. И вскоре Пёс снова пришёл к тем, кто собрался, чтобы обмениваться опытом и рассуждать о разных вещах – в том числе и о вещах, по мнению Пса, довольно нелепых.

   Так он стал наведываться туда всё чаще, иногда молча наблюдая, а иногда и вставляя свои реплики. Правда, он ощущал насторожённость со стороны некоторых: наверное, они никак не могли забыть цапнутый хвост.

   И вот однажды прибежал незнакомец. Он немного понаблюдал за происходящим и, видимо, некоторые вещи показались ему такими же нелепыми, как и Псу. Поэтому незнакомец, весело блестя глазами, протиснулся в помещение, где находились собравшиеся, и залился неуёмным лаем, попутно прихватывая зубами тех, кто имел несчастье оказаться рядом. Тяпнутых хвостов, а также ушей и носов, стало больше! Поднялась суматоха, и Пёс, поймав взгляд неизвестного, почувствовал прилив чисто щенячьего чувства: ему захотелось тоже – вертеться кубарем, сшибая с ног почтенных Псов, хватать всех за хвосты, с притворной злобой щёлкать зубами – и вот он, не затягивая, осуществил свою идею.

   Но мало кто увидел улыбку, прятавшуюся в уголках его губ (вы знаете, что Псы умеют улыбаться?). Нападение, – таков был вердикт. Враг, – таков был приговор. Тебе здесь не место, шакал – так сказали ему те, кого он любил и уважал.

   Пёс замер, пытаясь понять то, что произошло. Молча повернулся. И, пошатываясь, побежал прочь. Чтобы залечь в конуре и, тихо подвывая, пожаловаться самому себе на то, что с ним произошло.

   Время лечит. Пёс вышел из своей конуры. Его природа звала его, и он пошёл, следуя её зову – чтобы искать и преследовать, убивать, чтобы, неся в пасти факел, предавать огню всё то, что неугодно было его хозяину. Охота продолжалась, Пёс шёл дальше.

   Спотыкаясь и падая, оступаясь и поднимаясь, иногда неуверенно, а иногда бесшабашно – Пёс шёл дальше, просто потому, что не умел иначе. Он охотился и видел свои пёсьи сны, он верил в то, что нужен хозяину, и делал то, что считал правильным делать, просто потому, что не переносил бездействия – в конечном итоге, он был просто Псом и жил так, как жить – естественно для Пса, и пускай порой только ему (и хозяину, разумеется) было понятно, почему он поступил так, а не иначе, – попытка действия, даже неудачная, лучше осторожного, благоразумного ожидания, ошибка лучше, чем бездействие. В этом Пёс был уверен.

   Но он ловил себя на том, что среди желаний его было одно, которое – при всей своей несбыточности – сидело гвоздём в памяти. Нет, ему не нужно было ничего для себя, ему вообще не нужно было никаких проявлений того, что его желание сбылось. Он просто очень хотел, чтобы те, кто вынес свой приговор, узнали правду.

   Только и всего.



Hateful Bruxa